Ветер давно утих. Солнце застыло в зените. Над пустыней поднималось жаркое марево, искажая очертания барханов. Склеп, казалось, был частью пустыни. Небольшая каменная площадка, выложенная из песочного цвета камней, нагрелась настолько, что на неё можно было жарить мясо. А за наклонной металлической дверью скрывался ход, уводящий в глубь песков, в темноту. И, словно пытаясь обнять его, либо скрыть от чужих глаз, над склепом нависало старое обугленное дерево. Оно хотело бы сгореть – но нельзя войти в одно пламя дважды. На толстом суку висел повешенный. Его некогда белые одежды превратились в крылья умершей птицы, в погребальный саван.
С протяжным скрипом тяжёлая дверь отворилась. На пороге возникла фигура в поблекшем красном балахоне. Не озаботившись прикрыть дверь, человек в красном сошёл с каменных плит и уселся под деревом. Тишина. Ни голосов людей, ни криков животных, ни плеска воды – только шуршание песка. Словно шорох пера, которым ведут по пергаменту.
- Ты… грор… такх и не схазал… хрро… мне, откхуда… роор… ты рходом… - повешенный чуть повернулся и теперь мог искоса смотреть на фигуру в красном.
- А ты так и не сказал, как разговариваешь со сломанной шеей. – хрипло ответил человек в балахоне. Казалось, что он улыбается, хоть лица и не было видно во тьме капюшона.
Повешенный странно задёргался, чуть поводя плечами. Его опухший вываленный язык мелко трясся. Он смеялся:
- Гроххо… аррркххаааа… Ты загховорил… грооххаа… со мнхой! Аргхахаа! Архахаа!
Песок шуршал, прислушиваясь к смеху мертвеца. Барханы и дюны плавились, изменяя размеры и формы.
- Похчему ты… храар… не спрахшиваешь… рроххр… кахк я вообхще… хрра… разгховариваю… есхли я… хррор… умер. – повешенный медленно качнулся в сторону сидящей фигуры, изменив угол зрения.
Его покрытые стекловидной плёнкой глаза уставились на человека в балахоне.
Солнце моргнуло и погасло. На пустыню навалилась тьма. Сидящий поднялся и ушёл во тьму подземелья…